Что такое война? в романе война и мир сочинение

В неизданном предисловии к "Войне и миру" Л. Н. Толстой говорил о том, что русские не умеют писать романов в том смысле, в каком этот род сочинений понимается в Западной Европе, "Что такое Война и Мир? - спрашивал он себя и читателя. - Это не роман, еще менее поэма, еще менее историческая хроника. Война и Мир есть то, что хотел и мог выразить автор в той форме, в которой оно выразилось".

Пренебрежение к "условным формам прозаического художественного произведения" Толстой считал характерной особенностью нашей литературы, которая " ... со времени Пушкина не только представляет много примеров такого отступления от европейской формы, но не дает даже ни одного примера противного. Начиная от Мертвых Душ Гоголя и до Мертвого Дома Достоевского, в новом периоде русской литературы нет ни одного художественного прозаического произведения, немного выходящего из посредственности, которое бы вполне укладывалось в форму романа, поэмы или повести"’.

Применительно к своему творчеству Толстой объяснял это тем, что он не может поставить вымышленным лицам, героям своих произведений, какие-либо "частные" границы и пределы. Такие границы отсутствуют потому, что необычны индивидуальности толстовских героев. Ведь, скажем, Пьер Безухов и Андрей Болконский не только не обособляются от "жизни миром", но, напротив, тянутся к слиянию с ней. "Подлинным откровением толстовского гения, - пишет но этому поводу литературовед Л. Я. Гинзбург, - явились изображения некоторых общих психических состояний, перерастающих единичные сознания и связующих их в единство совместно переживаемой жизни"2.

Допуская некоторую условность аналогии, заметим, что "в единстве совместно переживаемой жизни" сближались друг с другом и русские писатели. Тургенев, Некрасов, Достоевский, Толстой при всем различии их творческих индивидуальностей изображали судьбу отдельной личности не обособленно, а в органической взаимосвязи с судьбами народа и человечества. Героический эпос оставался, в известном смысле, идеалом искусства, к которому они стремились.

Исторические истоки русского эпоса очевидны. В эпоху 1840-1860-х гг. страна вступила в полосу глубокого и затяжного национального кризиса, который обострила и ускорила Крымская война, обнаружившая "гнилость и бессилие крепостной России" ‘. Крестьянский вопрос весь XIX век оставался у нас вопросом всеобщим: от его разрешения зависела жизнь нации, национальная судьба. Мысль народная в нашем искусстве не могла обособиться, не могла превратиться в тему специальную, частную, стоящую в ряду других, равных с нею тем. В лучших достижениях русской классики она приобрела значение универсальное, легла в основу целостного образа живой, неофициальной России.

Однако национальный кризис дал русскому художественному сознанию не толь со ощущение демократического единства русской жизни, но и острое сознание драматических сторон его. Общественная атмосфера эпохи оставалась тревожной и шаткой: "В несколько десятилетий совершались превращения, занявшие в некоторых странах Европы целые века". И хотя к эпосу с разных сторон выходили все русские писатели, эпические начала не всегда обретали полнокровную жизнь в их творчестве, сохраняясь иногда лишь как норма, как "держащийся в уме" автора идеал.

На этой почве и возник в русской литературе самобытный жанр очеркового цикла, чутко улавливающий или возникновение, или распад эпической ситуации. Ни один из наших писателей-классиков не обошел его в своем творчестве: ни Толстой с его "Севастопольскими рассказами", ни Салтыков-Щедрин с "Губернскими одежами", ни Достоевский с "Записками из Мертвого дома".