Сопостовительный анализ стихотворения "Пророк" Лермонтова и Пушкина

Тема поэта и поэзии является классической для русской литературы. Так, два самых ярких представителя золотого века - Пушкин и Лермонтов - также не оставили без внимания эту тему. Но они, естественно, по-разному подошли к решению проблемы о назначении поэтического творчества.

Тема поэта для Лермонтова была глубоко личной. Вместе с тем, лермонтовские стихотворения о роли поэта и поэзии связаны с предшествующей литературой (декабристская лирика, романтическая).

В стихотворениях Пушкина акцент сделан на внутренней позиции поэта-пророка, который, хотя и не принят "толпой", не способен изменить голосу собственной совести. Поэт у Пушкина брезгливо отталкивается от толпы, гонит её:

Подите прочь - какое дело

Поэту мирному до вас!

("Поэт и толпа").

Внутренняя позиция поэта не подвергается критике или осуждению. Поэт охотно идет на разрыв с толпой и устремляется к союзу с народом в будущем:

И долго буду тем любезен я народу,

Что чувства добрые я лирой пробуждал ...

("Я памятник себе воздвиг нерукотворный ...")

Лермонтову исторический оптимизм Пушкина уже кажется иллюзией ("Дума"). Ему недостаточно одной лишь веры в справедливость внутренней позиции поэта. Ему нужно иметь оправдание в реальности, получить неопровержимую объективную опору. Однако действительность зачастую противоречит идеальным представлениям о высокой миссии поэта.

У поэтов есть стихотворения с одним и тем же названием - "Пророк", которые являются своеобразными декларациями Пушкина и Лермонтова.

Стихотворение Александра Сергеевича написано в 1826-м году. Оно рассказывает о перерождении обычного человека в поэта-пророка. Автор указывает на необходимые пророку качества:

Отверзлись вещие зеницы,

Как у испуганной орлицы ...

И внял я неба содроганье,

И горний ангелов полет ...

И жало мудрыя змеи

В уста замершие мои

Вложил десницею кровавой ...

И угль пылающий огнем,

Во грудь отверстую водвинул ...

После мучительных метаморфоз перерожденный человек остается недвижим, потому что, несмотря на то, что он получил замечательные способности, он не имеет цели. Тогда Бога глас воззвал к поэту: "Глаголом жги сердца людей".

Последнюю строфу можно считать, по мнению Пушкина, назначением поэзии. К тому же поэт в самом начале стихотворения фразой - "Духовной жаждою томим" - отделяет "искателя" от остальных, намекая на невозможность заполнения сердца и духа в условиях жизни среди толпы. Как известно, Пушкин вообще во многих стихах противопоставляет "толпу" и "творца". Поэт уходит от общества: "В пустыне мрачной я влачился ..."

В лермонтовском же стихотворении "Пророк" 1841-го года, являющимся как бы продолжением пушкинского, уже не поэт гонит толпу, а толпа изгоняет пророка. Лермонтовский поэт (получивший, видимо, те же способности, что и у Пушкина) не понят "ближними". Действительно, у Пушкина пророк, получая назидание от Бога, оставляется в покое, мы не знаем его дальнейшей судьбы. Лермонтов же как бы продолжает историю:

Провозглашать я стал любви

И правды чистые ученья:

В меня все ближние мои

Бросали бешено каменья.

Поэт расширяет понятие "толпа", которое становится синонимом слова "народ". Это подчеркивает глубину разрыва между пророком и толпой. Пушкинский же поэт, сознательно порывая с толпой, не мыслил разрыва с народом. Неслучаен призыв к нему Бога: "Глаголом жги сердца людей". То есть творчество поэта должно быть посвящено служению людям, должно быть к ним направлено.

У Лермонтова же этот разрыв стал фактом: "любви и правды чистые ученья" дороги только для поэта, реальное же их значение ничтожно.

Сознание полной, абсолютной, в отличие от Пушкина, оторванности пророка от людей сообщает стихотворению Лермонтова трагизм, но все же не ведет к отрицанию поэзии как высшего искусства:

Завет предвечного храня,

Мне тварь покорна там земная;

И звезды слушают меня ...

Да, у Лермонтова искусство пока не служит народу, оно не "жжет глаголом", оно лишь для немногих, но исключительность и божественность назначения поэта и поэзии все равно подчеркивается.